Всю первую неделю я напряжённо ожидал, когда же начнутся пресловутые «тяготы и лишения армейской службы». Потом немного расслабился, поняв, что основной рабочий ритм уже достигнут и ничего необычного больше не предвидится. К концу второй недели, возвращаясь в ставшие уже почти родными казармы после многократного преодоления полосы препятствий в ОЗК под палящим солнцем (в среднем по обмороку на взвод), вдруг осознал, что физически это и был самый суровый день и ничего более трудного уже не будет. И, наконец, расслабился окончательно и начал ловить кайф от происходящего: уж если меня завезли в эти места и в эти условия, грех будет упускать «туристический» и познавательный потенциал такой экзотики. А то ведь потом и рассказать будет нечего!

Тут-то и настала очередь нашего взвода передислоцироваться из образцовых городских казарм на лесной объект и перейти от аудиторно-бумажных занятий к работе с натурной техникой. Несколько часов марша по пыльному просёлку — и мы попадаем в совершенно другой мир! Вместо официальных многоэтажных казарм — уютные бревенчатые домики, утопающие в зелени, песчаные дорожки, густой дремучий лес вокруг… В общем, некая смесь пионерлагеря с концлагерем — потому что по периметру этого всего зелёного благолепия торчат над колючей проволокой столь же зелёные сторожевые вышки с пулемётами. :-)

«Служба» на лесном объекте оказалась совсем лёгкой по сравнению с гарнизоном: сама обстановка и удалённость от высокого начальства расслабляли всех, и отношения с офицерами были куда менее формальными. Да и офицеры были большей частью технарями, работающими с реальной техникой, а не с бумагами или «с кадрами», и не стремились занять каждую нашу минуту какой-нибудь псевдополезной деятельностью, вроде строевой подготовки или подметания плаца. Так что фактически впервые на сборах у нас появилось свободное время.

А здесь его было на что употребить! Чуть шагнёшь от казармы — и тебя обступает лес. Серьёзный, северный, по-настоящему дремучий — другими словами, требующий к себе уважения. Поскольку до этого я рос в средней полосе России, то привык к совсем другим лесам — светлым, просматриваемым насквозь и совершенно безопасным. Да и большинство ребят во взводе составляли коренные москвичи, привыкшие именовать «лесом» прозрачные берёзовые рощицы ближнего Подмосковья.

Поначалу, впрочем, разницы почти никто не заметил. Плотные заросли вокруг казарм были так усеяны ягодами, что никакие поколения солдат не смогли их хоть сколько-нибудь заметно проредить. Не жизнь, а малина! И ежевика! И голубика! И земляника — причём последняя росла даже под самыми тенистыми кустами, где ей уж совсем не положено было быть! Кормят на сборах хоть и обильно, но очень однообразно — и когда нам сразу по прибытии на новое место дали изрядное время «на обустройство», все дружно ринулись в лес — отъедаться. И ни тёмные кроны над головой, ни густой и весьма колючий кустарник, ни всеобщая сырость никого не смутили — настолько все изголодались за две недели сборов и по «неуставной» пище, и по неподнадзорной вольности (пусть даже и внутри «заколюченного» периметра).

Я, впрочем, довольно скоро обратил внимание на то, что лес совсем не такой, к которому я привык. И главным отличием, привлекшим моё внимание, была именно сырость. Маленькие лягушки скакали под ногами в таком количестве, что практически нельзя было сделать и шагу, чтобы не наступить на какую-нибудь из них. А раз в подлеске столько лягушек, значит, должно быть много и тех, кто ими питается. И не нужно было много времени, чтобы вспомнить, кто это должен быть! Змеи! Память тут же услужливо подсказала, что здешние места чуть ли не самые «гадючьи» в пределах Союза!

«Ягодная охота» тут же приняла совсем другой оборот. Я никогда не боялся змей как таковых, всегда восхищался их грацией и совершенством, вполне спокойно трогал руками даже весьма ядовитые экземпляры — но только в строго контролируемых условиях. Никогда прежде я не встречался со змеями в природе, в их родной стихии — так что лезть на рожон было бы глупо. Одно дело — змея на лабораторном стекле или на паркетном полу, и совсем другое — где-нибудь в кустарнике над особенно соблазнительным ягодником. Я даже удивился, почему никто из офицеров нас не предупредил — вообще-то гадюка не страшна человеку, одетому в солдатское обмундирование, вряд ли она сумеет прокусить даже галифе, не говоря уже о кирзовом сапоге. Но это если солдат просто идёт по лесу, а не ползает на четвереньках, шаря по кустам голыми руками…

Пришлось несколько поменять тактику. Теперь, обнаружив большой ягодник, я вначале как следует шуровал сапогом в траве и во всех окрестных кустах, разгоняя возможных гадов, и тщательно прислушивался, не зашипит ли в ответ кто-нибудь особенно упорный, предпочитающий отступлению активную оборону. И только после этого осторожно приступал к трапезе, время от времени повторяя процедуру.

…Наконец, время, отведённое для знакомства с новыми местами, истекло. Пока нас вели на занятия, я поделился своими опасениями с ближайшими приятелями по строю. Те запоздало вздрогнули: никто из них сам о гадюках не подумал, но все были людьми грамотными, и после моих слов быстро сообразили, что условия для гадюк и в самом деле очень подходящие…

Первое занятие пролетело незаметно: день ещё в полном разгаре, все свежие, довольные, сытые (после недавней ягодной фиесты). Отношения с офицером-преподавателем прямые и свободные, да и тому явно приятно иметь дело с «почти коллегами». В перерыве он строит нас снаружи ангара и, обведя широким жестом окружающий лес, сообщает:

— У вас есть пятнадцать минут до следующего занятия. Можете посидеть в курилке, а кто не курит, может отойти в лес — там ягоды отличные, в Москве таких не найдёте. Только… — следует многозначительная пауза, — осторожно!

Повисает тишина, потом кто-то не выдерживает:
— А почему?
Офицер явно дожидается этого вопроса и радостно поясняет:
— Змей много!
Строй дружно выдавливает:
— Да ну?!
— Точно. Очень много! Гадюки! В прошлом году одного студента укусили.
— Насмерть?! — все в ужасе подаются вперёд.

Офицер с удовольствием любуется произведённым эффектом, Видимо, он уже не в первый раз устраивает этот маленький спектакль, отлично понимая, что значит для среднего москвича даже отдалённая возможность повстречаться в лесу с гадюкой.
— Ну зачем же насмерть? Вкатили укол, отвезли в город, через пару недель вполне оклемался. Только сборы пришлось по новой проходить.

Такая перспектива, похоже, пугает курсантов ещё сильнее. Во всяком случае, в перерыве добрая половина взвода остаётся в курилке у ангара, опасливо глядя на лес, в котором скрылись их более предприимчивые (или более изголодавшиеся) товарищи. Последним я наскоро демонстрирую свой (предположительно) безопасный способ сбора ягод, а заодно рассказываю об основных повадках гадюк (не уточняя, впрочем, что сведения почерпнуты мною исключительно из книг).

Перерыв заканчивается благополучно. Следующее занятие проходит с другим преподавателем, но в такой же благодушной атмосфере. В перерыве опять построение у ангара и предложение воспользоваться дарами природы.

— Только осторожно! — преподаватель повторяет слово в слово грозное предупреждение. — Змей много! — вглядывается он в помрачневшие лица и добавляет: — В прошлом году одного укусили… — не видя особой реакции, заключает: — Впрочем, вас, наверное, уже предупредили.

Взвод мрачно кивает и по команде «разойдись» дружно и чуть ли не строевым шагом направляется… к курилке. К лесу поворачивает не более трети. Взгляды, которые мы ощущали на своей спине, выражали куда больше, чем могли бы сказать слова… :-)

Заканчивается очередное занятие, снова построение на улице, снова дежурные слова про лес и ягоды.

— Только осторожно! — монолог явно стандартный, текст практически не меняется.
— Змей много! — хором подсказывает взвод.
— Правильно, змей много, — ничуть не смутившись, повторяет офицер. — В прошлом году одного укусили…

Направляясь к лесу, на этот раз я с удивлением обнаруживаю себя в гордом одиночестве. От этого делается несколько неуютно — в армейских условиях как-то несподручно «отбиваться от коллектива». Утешаю себя мыслью, что остальные просто уже наелись, ну а я до ягод всегда был сам не свой. А что касается гадюк… Ну ведь не кобры же, в самом деле!

…Прошло несколько дней. За это время бывшие штатские горожане постепенно привыкли к новой обстановке и осознали, что полчища разъярённых гадюк вовсе не торопятся попробовать на зуб свежее пополнение. Кроме того, наконец-то была оценена по достоинству столь ненавистная и нелепая в условиях гарнизона, но прекрасно подходившая к лесным условиям солдатская форма. Занятия шли своим чередом, ягод было много, и в лес начали забредать даже самые робкие. Настороженность не исчезла совсем, но изрядно спала. Возможно, одной из причин было то, что, несмотря на всеобщую нервозность, по-настоящему со змеёй повстречался лишь один курсант. Узрев между кустов что-то длинное и шевелящееся, он вылетел из лесу «впереди собственного крика» — но народу вокруг оказалось немного, и паника далеко не распространилась. На мой вопрос, гадюка это была или уж, он лишь повертел пальцем у виска — сам, мол, иди проверяй, если очень нужно! Я, разумеется, сходил, но, понятное дело, уже никого не застал. До этого мне тоже пару раз попадались змеи — но я, к своему огорчению, успевал их только услышать, когда они порскали от меня сквозь густую траву в недоступный и непрозрачный кустарник.

Вечером того же дня возле казармы солдат-срочников возник какой-то шум, и вскоре группа солдат направилась к курилке, торжественно неся перед собой убитую гадюку. Зрелище было невесёлое — я бы предпочёл взять гада живьём — но на наших москвичей оно и в таком виде произвело неизгладимое впечатление. Что касается солдат, то большинство из них, будучи выходцами из Средней Азии, со змеями были знакомы ровно настолько, чтобы панически бояться их и люто ненавидеть. Не думаю, чтобы их интересовала разница между гадюкой и гюрзой…

Тем же вечером наше отделение оказалось дежурным по столовой. Эта воинская повинность, столь нудная в большом гарнизоне, на маленькой лесной кухне имела свои прелести. Работы было немного, все управились с нею дружно и быстро — но, разумеется, рапортовать об этом не стали, получив таким образом больше часа бесконтрольного «личного времени» и кухню в своё полное распоряжение. Быстренько нажарили «неуставных» гренок, заварили прекрасный чай и уселись за степенную неторопливую трапезу — пожалуй, первую за всё время, проведённое «в сапогах». Беседа лилась так же неторопливо, все по очереди травили истории, вспоминали кажущееся уже таким далёким «мирное» время. Но, видимо, происшествия этого дня снова встревожили «коллективное бессознательное», потому что разговор всё время возвращался к «змеиной» теме.

— Ой, мужики, что я вам сейчас расскажу! — восклицает вдруг один курсант. — Со мной сегодня такое случилось — думал, обосрусь! Собственно, обосрался даже! Проклятые змеи! В общем, представьте — лазаю я по кустам, ягоды лопаю, времени ещё до хрена… Ну и обожрался, короче. Приспичило. А до туалета далеко, возвращаться лень, да и, боюсь, не добегу. Делать нечего, спускаю штаны, сажусь на полянке, травка жопу щекочет, расслабляюсь… И тут краем глаза замечаю слева и чуть сзади, на пределе зрения, что-то длинное, кольцами свернутое, и цвета ещё такого… И вот как представил себе, в каком ракурсе она меня сейчас видит — и что я ей чуть ли не на голову делаю… В общем, никогда в жизни я так не прыгал, и не дай бог когда ещё! Старт прямо из положения сидя (я вверх, говно вниз), и даже штаны спущенные не помешали — развернулся прямо в воздухе, чтобы, значит, врага лицом встретить, а не голой жопой. Приземлился аж метрах в четырёх — что адреналин делает!

Пока рассказчик переводит дух, заново переживая приключение, все молчат и напряжённо улыбаются. Комизм ситуации как-то не доходит до слушателей в полной мере. Это потом, в Москве, можно будет со смехом рассказывать об этом приятелям — а здесь каждый ещё слишком хорошо представляет себя на месте пострадавшего. А страшный лес — вот он, за окном…

Рассказчик между тем продолжает:

— Вижу — лежит, не ползёт за мной. Не отрывая глаз, вытерся, благо бумажка с собой была, штаны подтянул… Лежит, не шевелится. Может, думаю, померещилось? Подбираю палку, подхожу осторожно поближе — всё равно не могу понять, то ли живое, то ли нет. По всему видно — змея, но такая неподвижная? Наконец протянул палку, коснулся, сдвинул на сантиметр — не реагирует. Дохлая? Ещё поближе… и ёб твою мать! Да это же всего-навсего шланг какой-то! Или кабель! С какой-то старой техники! В Москве бы и внимания не обратил — мало ли там какого строительного мусора валяется… А тут, блин, под каждым кустом гадюки мерещатся…

Слушатели наконец-то смеются, качая головой и радуясь чудесному избавлению рассказчика от страшной опасности. Разговор тут же переползает на другую тему — к изрядной моей радости. Ещё через пару минут я отзываю рассказчика в сторонку и заговорщицким шёпотом прошу:

— Сейчас перед отбоем, когда будет время — покажешь мне, где этот шланг лежит? Только так, чтобы ни одна живая душа…

…В студенческой среде, особенно в общежитиях, практикуется много забавных (и не очень) шуточек и хохмочек. Например, довольно традиционной является шутка «клоп». Кто-то из обитателей комнаты вечером, перед отходом ко сну, мрачно сообщает «сокамерникам», что сегодня днём поймал клопа. Что, видимо, где-то их потравили, и вот теперь они пришли, и не будет от них житья… На это другой обитатель комнаты говорит, что вроде бы видел клопа накануне, но не смог поймать. После этого вступает ещё один, который убил какое-то насекомое ещё третьего дня, но не уверен, клоп ли это был, ибо никогда клопов не видел. После этого разговор переходит на описание внешности и повадок этих живучих и упорных в достижении цели насекомых — как они охотятся, как передвигаются, идут в ход всякие наводящие ужас рассказы о кроватях, стоящих ножками в консервных банках с водой, и о клопиных десантах, пикирующих с потолка…

Весь этот спектакль на самом деле заранее срежиссирован и предназначен для намеченной жертвы — единственного жильца, ничего не знающего о сговоре. Практический компонент шутки — тонкая нитка — уже проложена под его простынёй, конец выведен к кровати кого-нибудь из соседей. Кульминация наступит после того как будет выключен свет, стихнут все разговоры и комната начнёт «засыпать». Тогда шутник осторожно потянет ниточку… но именно от качества проведённой перед этим «психологической обработки» будет зависеть, почувствует ли жертва под собой просто «непонятный посторонний предмет» (и с негодованием выдернет обнаруженную нитку) — или же взлетит с воплями под потолок от «страшного» шевеления под простынёй…

Вся эта картина в один миг промелькнула у меня перед глазами, едва я услышал слово «шланг». Теперь, после моего вопроса, рассказчик мгновенно уловил отражение идеи в моих глазах и уже не стал уточнять, зачем мне понадобилась его находка.

— Хорошо, покажу. Только… ты и сам никому ни слова. Если что — я ничего не знаю. Поймают — убьют!

Его предостережение было лишним. Солдаты-срочники, составлявшие основное население маленького лесного гарнизона, и впрямь не были подходящими объектами для практических шуток студенческого типа. Да и свой брат-студент тоже бывает без чувства юмора — а я могучим сложением никогда не отличался. Но упустить такой шанс было немыслимо! Ведь уже целую неделю народ не мог думать ни о чём, кроме змей: сама природа поставила «психологическую атаку» лучше любого режиссёра, осталось лишь озвучить заключительный ударный аккорд. А тут инструмент прямо сам идёт в руки!

Конечно, меру тоже надо было знать. У меня ни на миг не возникло соблазна подложить «змею» кому-нибудь в постель — степень «змеиной» нервозности была такова, что это просто могло плохо кончиться. Всё-таки розыгрыш — это веселье, а для настоящего веселья страх не должен быть чрезмерным — иначе для юмора не останется места. Впрочем, каких-то конкретных планов шутки у меня вообще пока не было — всё определится, когда я увижу шланг.

Шланг мы отправились смотреть перед самым отбоем. «Пострадавший» уверенно вывел меня на место и удалился. Увидев в траве туго свёрнутую, словно готовую к броску тень, я прямо задохнулся от восторга, настолько она походила на настоящую гадюку! Свежая «куча» лежала совсем рядом, и я, прикинув диспозицию, всерьез посочувствовал коллеге, пережившему столь сильное потрясение…

Потрогав для верности шланг ногой (не ожил ли он на самом деле!), я поднял его — и не поверил своей удаче! Это оказался не шланг, а толстый, около сантиметра в диаметре, коаксиальный кабель. Тусклая, местами сильно поржавевшая металлическая оплётка делала его поверхность почти неотличимой от змеиной кожи даже для пристального взгляда. Зато твёрдая сердцевина позволяла придавать кабелю любую форму — и он держал её, не распрямляясь. Это было куда лучше, чем шланг — тот был бы полностью резиновый или металлический, и с формой возникли бы сложности. А так даже оплётка пойдет в дело — растянув её около конца, нетрудно сделать «змее» весьма выразительную «голову»…

Длина кабеля оказалась порядочной, около двух метров. Если порубить на куски — хватит на шесть-семь небольших «змеек» сантиметров по тридцать. И то верно: двухметровые удавы нам ни к чему, а шесть «змей» позволят так «заминировать» территорию, что веселья хватит надолго! В иных условиях большой проблемой могло стать отсутствие инструмента для «порубить» — но мне продолжало везти: рядом с нашей казармой строился новый барак, и двоих ребят из нашего взвода отрядили помогать на стройке — причём эти двое как раз были моими лучшими друзьями, и я в любом случае намеревался заранее посвятить их в секрет. Разумеется, для них не было проблемой заныкать на стройке топор и поздно вечером припрятать его в указанном мною месте.

На подготовку «диверсии» ушло три ночи. Наши казармы не были оборудованы «удобствами» — те располагались на улице, причём довольно далеко, у самой кромки леса. Поэтому можно было вполне легально выйти ночью из казармы «по нужде» и гулять практически сколько угодно и где угодно. Проснуться ночью тоже не было проблемой: если в первую неделю сборов все засыпали «быстрее, чем голова долетала до подушки» (чтобы тут же вскочить от команды «Подъём!»), то теперь мы втянулись в ритм, да и отдохнули изрядно на лесных занятиях — так что сон снова стал спокойным и размеренным, и ко мне вернулась моя способность просыпаться без будильника в любое нужное время.

В первую ночь я ограничился тем, что перетащил кабель поближе к казарме. Присмотрел с вечера отличный тайник в густых зарослях, возле самой казармы. Следующей ночью, как мы и договаривались, я обнаружил в тайнике рядом с кабелем отличный топор. Быстро и практически бесшумно порубил кабель на куски, придал получившимся «змеям» как можно более правдоподобный вид и снова тщательно всё спрятал.

Весь следующий день я тщательно осматривал прилегающую к казарме территорию, выбирая места для закладок. Если бы я просто нашёл какую-то верёвку, отдалённо напоминающую змею, то, разумеется, не стал бы возиться столько времени с простой шуткой. Но раз уж мои «змеи» получились столь выразительными, грех было бы не использовать их по максимуму. Поэтому учитывалось всё — и утренний распорядок дня, и траектории перемещения личного состава, и степень внимательности среднего взгляда. «Змеи» ни в коем случае не должны были обнаруживаться все разом — удовольствие должно быть максимально растянутым во времени и пространстве!

В третью ночь я проснулся за час до подъёма, вышел из казармы, подобрал «змей» и приступил к раскладке. Первая «змея» легла, разумеется, на полпути между казармой и туалетом, ведь туалет — первейшее утреннее дело! Очень художественно получилось — извивы через тропинку, хвост в траве на одной стороне, голова вот-вот скроется в траве с другой. Вторую спрятал около самого туалета, но так, чтобы она не сразу бросалась в глаза. Третья тоже «поползла» через тропинку — но тропинку довольно удаленную, с расчётом на более позднее обнаружение. Четвёртая «притаилась» за поворотом тропинки, которой мы пользовались на утренней пробежке. Пятая — возле солдатского душа — была спрятана с совсем дальним прицелом, и я даже не рассчитывал, что её успеют обнаружить при мне. Шестая «змея» была спрятана в кустах возле курилки — расчёт был на то, что в курилке всегда много народу и рано или поздно кто-то наткнётся даже на хорошо замаскированного «гада». Все позиции были размечены заранее, на раскладку ушло не больше пары минут.

Пожалуй, никогда я не ждал подъёма так, как в это утро! И вот, наконец, звучит долгожданное «Подъём»! Взлетаю над кроватью, уже привычным движением впрыгиваю одновременно в штаны и сапоги. Обычно я, как и все, стараюсь выскочить в туалет одним из первых — но сегодня специально чуть медлю, пропуская вперёд с десяток человек. Зрелище, кстати, довольно впечатляющее, если смотреть со стороны: раннее летнее утро, тишина, лишь птички поют да ветер листвой шелестит — и вдруг дверь казармы распахивается настежь, оттуда вылетает толпа полуголых мужиков и с весёлыми воплями мчится гуськом к небольшой деревянной будочке на краю леса (гуськом — потому что тропинка узкая, а трава кругом мокрая и скользкая от росы). Никакого особого смысла в том, кто быстрее добежит, нет, просто весёлое заразительное соревнование. Те, кому не хватит места в будочке, разумеется, не будут ждать, пока оно освободится — кустов вокруг много…

Но сегодня традиция прерывается на полпути. Впереди меня маячат десяток-полтора спин, некоторые из которых весьма широкие — поэтому я больше угадываю, чем вижу, момент, когда «лидер» забега замечает мою первую закладку…

Говорят, истошный вопль лидера был слышен во всех казармах. Неудивительно — он заметил «змею» довольно поздно, а скорость была слишком велика: ни остановиться, ни даже отвернуть в сторону! В последнюю долю секунды инстинкт самосохранения подсказал единственно возможное спасение — вверх!

Это был не прыжок — это был полёт! Ни на секунду не отрывая взгляда от страшного извива внизу (и развернувшись для этого в полёте на сто восемьдесят градусов), всё время указывая на него рукой и ни на миг не прекращая вопить, лидер перелетел через «змею» на высоте, недосягаемой не только для пресмыкающихся, но, кажется, даже для зенитных ракет — и приземлился далеко впереди. Бежавшие за ним среагировали на предупреждение удивительно проворно — видимо, встреча со змеёй и в самом деле была их главным подсознательным кошмаром! Остановиться, они, правда, тоже не могли, но могли уклониться в сторону, что все и проделали с поразительной ловкостью: влево-вправо, влево-вправо… Колонна развернулась в цепь по всем правилам тактической науки быстрее, чем её лидер коснулся земли! Оставшиеся набегали сзади, уже успев затормозить, и на тропинке образовалось небольшое столпотворение, в центре которого неподвижно лежала «змея»…

Довольно долго никто не решался приблизиться к страшной находке. Её неподвижность не успокаивала: все знали, что рептилии способны часами лежать без движения. Смущало всех только то, что предполагаемая змея не торопится убраться подальше от такого скопления народа. Мысль о том, что змея может быть настоящей, но дохлой, не возникала ни у кого — видимо, поза и впрямь получилась очень живой!

Зато у людей было очень забавно наблюдать характерную деревянную позу «напуганного любопытства», которую мне ещё не раз предстояло увидеть в тот день: когда человек изо всех сил наклоняется вперёд, стремясь приблизить свои глаза как можно ближе к объекту — но одновременно изо всех сил отодвигает свои ноги как можно дальше от объекта — и при этом больше всего на свете боится потерять равновесие и рухнуть вперёд…

Естественным образом возникло предложение найти палку, но под рукой ничего подходящего не оказалось: все палки и даже мелкие сучки были тщательно выметены поколениями «уборок территории». Пока кто-то бегал за шваброй, другой смельчак решился потрогать непонятный объект сначала сапогом, потом рукой, и, наконец, осторожно взял его в руки. Только теперь до всех начало доходить, что они стали жертвой розыгрыша. Следующая минута значительно расширила мои познания в области русского языка, хотя я был уверен, что после трёх недель на сборах меня уже не удивить никакими фигурами родной речи. Во всяком случае, я был очень рад, что сохранил инкогнито. Кусок кабеля переходил из рук в руки, поражая всех своей похожестью на настоящего гада. Когда кто-то шутки ради даже не ткнул — просто обозначил! — движение «змеёй» в лицо своему соседу, тот шарахнулся назад в такой панике, словно перед ним была настоящая кобра!

Наконец все разом вспомнили, куда они, собственно, направлялись. Забег уже не возобновлялся, толпа просто добрела до туалета. Человек десять оккупировали желобок на стене, остальные привычно выстроились у наружных стенок и окрестных кустов. На лицах читалась смесь облегчения и разочарования, впрочем, последнее по мере углубления в процесс всё больше вытеснялось первым — до тех пор, пока идиллию не взорвал новый истошный вопль!

Так уж заведено, что человек, справляющий нужду, ощущает свою повышенную уязвимость. Причина этого не столько в том, что этот процесс традиционно считается интимным и потаённым, сколько в том, что, раз начав, его по чисто физиологическим причинам очень трудно прекратить «до полного истощения». То есть, если в самый разгар процесса вас застигла какая-то внезапная опасность… то вы сможете хорошо представить себе чувства человека, который, будучи в самом расслабленном состоянии из всех возможных, рассеянно уставился себе под ноги — и вдруг с ужасом осознал, что его мощная струя всё это время разбивалась брызгами в каких-нибудь десяти сантиметрах от головы здоровенной гадюки, притаившейся среди сухих веток! И ни убежать, ни отойти толком, ни даже повернуться — ибо слева и справа плечом к плечу стоят твои товарищи, и у всех на лицах тот же самый непередаваемый кайф… нет, уже не у всех — ибо некоторые уже услышали твой невольный вскрик и проследили за твоим полным ужаса взглядом…

Несмотря на то, что первый муляж был обнаружен всего пару минут назад, столпотворение полностью повторилось, и ко второй «змее» отнеслись с той же серьёзностью, что и к первой. Впрочем, даже когда выяснилось, что и эта гадюка не настоящая, её, по понятным причинам, в руки брать не стали, а просто подцепили палкой и закинули поглубже в кусты — где она, возможно, лежит и поныне.

Наконец, с изрядным опозданием, все утренние процедуры были завершены. На зарядку-кросс народ отправился несколько перевозбуждённым, но расслабиться ему не удалось: за первым же поворотом прямо посреди дороги разлёгся мой следующий «подарок». Хотя все бежали не особенно резво, «развёртывание в цепь» повторилось почти полностью. Впрочем, задержка была недолгой — все уже начали привыкать к шутке и раздражаться от повторов. Ну ничего, теперь могут передохнуть: оставшиеся закладки предназначены не им, а солдатам-срочникам.

Разумеется, я не ожидал, что смогу присутствовать при обнаружении оставшихся «змей». Но мне продолжало везти. Перед завтраком, на построении, я вдруг увидел солдата с ведром — видимо, дневального из соседней казармы — который весело шагал по отдалённой тропинке, ведущей к крану с водой. Весело — потому что он широко размахивал пустым ведром и что-то насвистывал на ходу, да так громко, что мы слышали его на изрядном расстоянии. Было забавно наблюдать, в какой именно момент солдат увидел перед собой «нечто»: он одновременно перестал идти, свистеть и размахивать. Самый полный «стоп», какой я только могу себе представить! Затем последовала традиционная поза «осторожное любопытство»: туловище наклоняется вперёд, ноги боязливо «отползают» назад. Солдат попытался, кроме того, сколько мог, подвинуться влево или вправо, чтобы осмотреть находку со всех сторон, но не преуспел: тропинка была очень узкая, не больше метра в ширину, а по краям вставала высокая, до пояса, трава — и «змея» как раз и «уползала» в эту траву, лишь последняя пара изгибов ещё оставалась на тропинке (на эту «змею» пошёл самый короткий обрубок кабеля, но художественно она удалась, пожалуй, лучше всех остальных). Бедный солдатик топтался в нерешительности минуты три, и я забеспокоился, что не увижу финала. Мы уже двинулись в столовую, когда солдат, видимо, сделал что-то решительное, что окончательно убедило его в неживой природе непонятного объекта. Над поляной пронёсся смачный мат, нога солдата описала широкую дугу, и «змея», получив отменный пинок, взмыла над травой. Я ошарашенно провожал её взглядом, пока она кувыркалась в воздухе, а солдат, не глядя ей вслед, подхватил ведро и сердито зашагал дальше…

Так закончилось то замечательное утро, о котором потом было столько разговоров и воспоминаний. Заключительные занятия прошли как обычно, разве что слушатели были чуть более рассеяны, да в перерывах было меньше желающих идти за ягодами опять. Вечером мы распрощались с гостеприимным лесом и, посвежевшие и отдохнувшие, двинулись обратно в гарнизон — дослуживать последнюю оставшуюся нам неделю. Я уже предвкушал, как буду после сборов рассказывать о «змеях» своим приятелям, предполагая, что история уже закончилась, и не надеялся услышать что-нибудь об остальных ещё не обнаруженных «змеях». Жаль, конечно, когда автор шутки не может увидеть её результат — но мне хватило и того, что я успел увидеть.

Тем приятнее было всего через два дня услышать замечательное продолжение истории! Дело в том, что, когда мы вернулись в гарнизон, двое моих приятелей — те самые, что работали на строительстве казармы — остались на объекте ещё на два дня. Они-то и поведали в подробностях о том, что приключилось после нашего ухода. Оказалось, что как раз на следующий день у солдат был запланирован душ. А конструкция у летнего душа своеобразная: обычные «рожки» стоят прямо на улице, внизу сделан слив, а труба от рожков отходит в сторону… и обрывается в никуда. В назначенный день к душу подгоняют специальную машину-автоцистерну — вроде поливальной, но с подогревом воды — и подключают к трубе. Греют воду и моются. Никаких заборов вокруг «места помывки» нет — в считанных метрах от душа уже начинаются кусты и трава. А в траве — моя очередная «змея»…

…Разумеется, её обнаружили не сразу. Она и не была рассчитана на быстрое обнаружение, это было бы неинтересно. Пейзаж должен был достаточно примелькаться, чтобы глаз вычленил из него на периферии зрения нечто постороннее и подозрительное. Но уж когда это произошло… Если человек чувствует себя более уязвимым даже в обычном туалете, то можно представить, как тот же человек чувствует себя голышом, открытый всем ветрам и стихиям — и всем гадам ползучим! Ведь на нём уже нет ни сапог, ни плотных галифе! Неудивительно, что, когда один из солдат вдруг завопил и показал на что-то длинное и извивающееся в траве, метрах в трёх от босых ног, то вся голая толпа дружно вылетела из-под душа и полезла на автоцистерну — как можно выше от земли! Оказавшись в безопасности, солдаты начали звать дневального — чтобы пришёл и избавил их от страшной опасности, притаившейся внизу. На это ушло немало времени — казарма была далеко, а дневальный был то ли глуховат, то ли просто плохо понимал русский язык (и все прочие языки, на которых к нему взывала «интернациональная» бригада). Наконец он услышал крики, приблизился, но, увидев змею, тоже панически испугался. После этого было ещё некоторое количество беготни туда-сюда, пока, наконец, кто-то из одетых солдат не одолжил у плотников (моих приятелей!) топор и, недолго думая, не изрубил несчастную «змею» в мелкие куски…

На этом, в общем, история и закончилась. По крайней мере, известная мне часть истории. Ведь одна змея — возле курилки — так и осталась необнаруженной… Когда через неделю во время учений мы ещё раз ненадолго оказались на лесном объекте, я осторожно «проведал» её — она оказалась на месте.

Я не стал её трогать — пусть лежит. Рано или поздно и она дождётся своего часа!